Михаил Ратинский, 56-летний житель Кфар-Сабы, уроженец Харькова, в марте улетел в Украину и призвался в ряды Вооруженных сил этой страны. Уже 5 месяцев он служит в медслужбе 24-й бригады ВСУ имени короля Даниила.
«Детали» писали об израильтянине, когда он только начинал службу. Мы вернулись к его истории 5 месяцев спустя.Подразделение Михаила оказывает первую помощь раненым и эвакуирует их в стационарные госпитали. Для этого военные медики оборудуют пункты первой помощи недалеко от линии фронта.
Поговорили с израильтянином про обыденное и страшное на войне.
– Я не врач. В медслужбу меня позвал мой друг-украинец, Андрей Борисенко, он же «Док» – высококлассный анестезиолог-реаниматолог, отработавший в санавиации лет 20. Мы с ним пришли в медроту, которая уже была сформирована.
Как только мы приехали на фронт, в марте 2022 года, мы попали под Попасную [город в Луганской области, за который шли ожесточенные бои с марта по июнь, – прим.ред]. Мне повезло, я только раз попал там под серьезный обстрел.
Наша база была в селе Горское [укрепленный район Горское-Золотое россиянам удалось захватить лишь в конце июня 2022 года, – прим.ред]. Я в Попасную ездил пару раз в первой половине марта, потом нас оттуда вывели, а бои за Попасную продолжались. Медпункт там уже было держать бессмысленно и опасно.
Мы спали в бронежилетах, вокруг падали «Грады». Я понял, что действительно, на войне не бывает атеистов. Чтобы занять себя, когда вокруг тебя рвутся «Грады», начинаешь или молиться, или хотя бы стихи читать.
С Израилем я бы это не сравнивал. Умножь то, что происходит в Израиле во время обострения с Газой – на 20, или даже на 50.
Просто каждые 5 минут ты слышишь свист – и «бум» – в 300, 500 метрах от тебя. Один снаряд прилетел прямо в тот двор, где была наша точка, куда к нам привозили раненых.
15–20 марта мы вывозили из Попасной раненых, мне запомнилось, что среди всего ада на центральной улице еще горели фонари ночью, и мы не понимали: ну как?
Наши медпункты выглядели по-разному. В Попасной вначале работали врачи из харьковского госпиталя, а мы у них были на посылках. Потом, когда там стало опасно, они эвакуировались. И встал вопрос: а что делать?
Мой приятель, Андрей Борисенко, предложил: а давайте сделаем то, что делает госпиталь, на уровне нашей роты.
Когда там работали хирурги из госпиталя, они оказывали первую помощь: интубировали, стабилизировали, останавливали кровотечение, при необходимости – делали ампутации. После их отъезда мы взяли эту работу на себя.
Война – это работа
– Мы можем оборудовать медпункт где угодно. Из-под Попасной мы выехали в село Покровское, это 5-7 километров от Бахмута.
Всех раненных в боях за Попасную привозили туда к нам. Это был самый напряженный момент за время моей службы. К нам доставляли всех подряд – морпехов, ТРОшников [бойцов территориальной обороны, – прим. ред], другие подразделения. Многие подразделения приходили на фронт без собственной медслужбы.
В Покровском нам дали то, что в советское время называлось «сельсовет» – одноэтажное здание, половина разрушенная, без света, с обваленными стенами. Хорошо хоть, в одной розетке все же было 220 Вольт.
Во второй половине мы оборудовали себе жилье – места, где можно было спать и есть. За центральным входом шел коридор метров 5-6 в ширину и 10 в длину – там мы оборудовали полноценную операционную, со столом, с лампами. Я своими руками это и делал.
Я в жизни успел электриком поработать, технические навыки – очень разнообразные. Я посмотрел – в первые дни ребята работали с налобными фонариками, и пытались с этим светом что-то там оперировать.
Мы поехали, купили лампы, провода, сделали освещение, чтобы они могли нормально работать.
Потом раз – нам волонтеры привозят кислородные концентраторы. Я прикинул – тут не хватает мощности, значит, надо провести новую проводку. Подключили.
Потом привезли кардиомонитор – пришлось с ним разбираться.
Так израильтянин стал «техником на все руки». Со многим пришлось разбираться на ходу.
– Вдруг мне приносят какой-то непонятный агрегат и спрашивают: это что? Начинаю разбираться, как это работает. Ага, это таки кардиомонитор.
Очень много разукомплектованного оборудования: корпус в одном ящике нашли, провода через неделю – в другом. Последствия спешных эвакуаций. А у меня ни образования, ни достаточных знаний… Но потихоньку начал разбираться. Дооборудовал наш реанимобиль. Раньше кардиомонитор и ИВЛ приходилось с матами ловить по всей будке. Теперь они закреплены и снимаются–устанавливаются за пару минут.
В общем, война – это не только экшен, грязь, пот и кровь, но и повседневная незаметная нудная работа.
Люди
– Из интересных историй о сослуживцах. Познакомился с семьей: отец и два сына, призвались на службу добровольно. Отец – терапевт, медик одного из батальонов, а два сына – травматологи, служат у нас в медроте. Отца пытались отправить с передовой в тыл, на пункт постоянной дислокации. Он немолодой человек, 60 лет на носу, его обязаны демобилизовать. А он не хочет. Добивается разрешения на продолжение службы: «До победы!».
Один парень из нашей роты узнал о начале войны, находясь в горах, в Карпатах. Он там работал инструктором по сноуборду. Как он добирался до цивилизации – отдельная история – идет пешком по снегам парень со сноубордом и с рацией, его останавливает полиция, в полном а…. [удивлении]. Он шел через горы – автобусы там не ходили, так он поднимался наверх пешком, а вниз съезжал по заснеженной дороге на сноуборде. Потом пришел в военкомат прямо с дороги, со сноубордом на плече. На него смотрят как на идиота. А он и говорит: я врач, давайте мне повестку. Они смеются и говорят: «Надеемся, ты хотя бы в часть со сноубордом не заявишься!».
– Медицинская рота бригады – кого тут только нет. Я шучу – «сброд Богородицы». Семейные врачи, травматологи, анестезиологи-реаниматологи, гинеколог даже есть… Но мой приятель, Андрей Борисенко, по своему опыту 2014 года смог предложить рабочую схему, и у нас хватило специалистов.
Как мы работаем? К нам привозят парня, который вот-вот «воткнет» [умрет]. Мы его стабилизируем, привозим в госпиталь – и там уже знают, что нет спешки, можно спокойно сортировать пациентов.
Михаил рассказывает о запомнившихся случаях:
– Очередная группа раненых. Все как обычно – осколки, контузии. Очередной опрос очередного бойца в возрасте: «Контузия? Дырки (раны) есть?» – «Нет, только контузия. И что-то сердце… Я сына на передке «двухсотого» [убитого] оставил». Бледнеет, оседает на пол. Сердечный приступ. Мы его откачали – и он потом вернулся обратно на передовую. А через несколько недель его снова привезли, на этот раз с тяжелым ранением – разворочено бедро. Пришлось «вытаскивать». Сильная кровопотеря. Помню, он твердил на операционном столе: «Я должен жить! Я должен найти тело сына». Вытащили.
Привозят к нам как-то тяжелораненного. Мы вылетаем навстречу машине, а сопровождающий растерянно говорит: «Все, парень «задвухсотился» [умер]».
Дальше я помню фрагментами. Андрей смотрит зрачки раненого и спрашивает: «Когда была остановка сердца?». – «Пара минут» – «На стол! ИВЛ! Кислород, бегом!»
Пока занесли носилки, в операционной уже все готово. Носилки на стол, начинаем массаж сердца, секунды утекают. Делаем интубацию – вставляем в горло трубку. Пошла работать искусственная вентиляция легких.
Капельницы в обе руки. Гелофузин, струей. Адреналин. Кардиомонитор. Электроды на тело. Пульсоксиметр на палец. Есть сигнал! Сердце пошло. Андрей выдыхает: «Все, мы справились. Реанимационную машину на выезд».
Мой друг говорит в таких случаях «Мы парней хватаем за ноги, когда они улетают». А тут мы, считай, еще и подпрыгнули, чтобы уцепиться.
Нам ведь привезли фактически труп, это была клиническая смерть. Но мы парня спасли – понимаешь? Последнее, что мы о нем знаем – был в госпитале в Днепре, в стабильном состоянии.
Мы всех своих «тяжелых» отслеживаем. Узнаем, что с ними случилось дальше. Когда ты их вытаскиваешь – в эти моменты ты еще ничего не чувствуешь, потому что не знаешь конечного результата.
Но потом, когда ты узнаешь, что твой пациент идет на поправку и уже вне опасности – это кайф, конечно. Я в эти моменты чувствую, что живу по-настоящему. Делаю что-то очень правильное .
– Что помогает в этих условиях сохранить здоровую психику?
– Коллектив. Нет ни одного человека во всей роте, с кем был бы конфликт. Взаимопонимание. Мы шутим совершенно дурацкие шутки – но в этой обстановке они снимают напряжение.
И ты просто понимаешь, зачем ты здесь находишься и за что воюешь. Это реально очень помогает не поехать крышей.
Деньги
– Ты ведешь видеоблог в фейсбуке и собираешь пожертвования. Как отзываются русскоязычные израильтяне, насколько тебя поддерживают?
– Если в первые дни люди довольно много жертвовали денег – сейчас достаточно мало. Ощущается, что люди устали от войны. Она становится привычной.
Но есть несколько человек, которые регулярно перечисляют деньги. Одна израильтянка каждые дней 10 присылает 50 долларов. Еще один мой знакомый переводит 100-150 долларов каждый месяц.
– Ты постоянно пишешь о расходах – то машину починил, то купил что-то. Это уже за свои? На что идут деньги?
– На оборудование медпунктов, те же провода, лампы, починку машин. Элементарно на то, чтобы апельсинок ребятам купить, помидоров, огурцов. Армия поставляет только картошку, капусту, морковку, лук, тушенку, мясо.
Иногда, бывает, фермер может позвонить и сказать: «Ребята, я уезжаю, у меня десять свиней или бычки – заберите.
В Спорном (село в Бахмутском районе Донецкой области) люди уехали, а голодные свиньи просто вокруг дома ходили. Когда мясо закончилось, мы свинью застрелили. Ее все равно снарядом бы разорвало через два-три дня…
Опять же, на медицинском пункте хорошо вместо электрочайника купить титан на 6 литров, чтобы постоянно была горячая вода, чтобы врачи и пациенты могли выпить чаю.
Машины на войне живут недолго, их постоянно надо чинить. Колесо пробили – надо поехать на шиномонтаж.
На сегодняшний день я примерно вышел в ноль: израсходовал все, что прислали. Дальше уже, наверное, начну тратить свои деньги. Я недавно заплатил 28 тысяч гривен за ремонт машины, нужно еще 15 тысяч. Вот эти 15 уже частично будут за мой личный счет.
– Что тяжелее всего перенести на войне лично для тебя?
– Бытовые трудности меньше всего волнуют. Обстрелы… когда снаряды близко ложатся, это страшно.
Я тут крови насмотрелся… Отрезанную ногу своими руками держал, пока ее отрезали, потом в кульке выносил.
Однажды у нас была ситуация, в селе Спорное, что при обстрелах мы не могли перенести в подвал тяжелых раненых. Медпункт был оборудован в таком доме, что в подвал вел узкий проход, и там нельзя было развернуться с носилками.
И вот мы все сделали, помогли тяжелораненому – и начинается артобстрел. Мы его вынести не можем – и нет смысла с ним оставаться – разве что умереть вместе, из солидарности. Мы физически не можем его спустить вниз! Носилки не пройдут, а если человека просто поставить в вертикальное положение и пытаться вести или нести – он может умереть от шока.
Врач, как это ни цинично, ценнее пехотинца – он может спасти жизни еще 10 человек. И вот ты уходишь в подвал, а раненых приходится оставлять наверху. И это настолько мерзкое ощущение… Ты просто чувствуешь себя подонком. Умом понимаешь, что другого выхода нет – но от этого не легче. Вот это, наверное, самое омерзительное.
«Зомби-апокалипсис»
Михаил рассказывает, как выглядит Бахмут, ставший в последние недели главной целью российского наступления.
– Бахмут это пока не Попасная. Попасную развалили, конечно, от и до, наши там в каждом доме оборонялись.
Но люди из города выехали, процентов 80. Последние дни я гражданских в Бахмуте практически не видел. Бахмут вымер.
Все выглядело как зомби-апокалипсис, только зомби по городу пока не ходят. Полностью пустой город. Едешь по улице – и нет людей. Только иногда проходит кто-то. Город постоянно обстреливают россияне. Был «прилет» по госпиталю в городской больнице. На базаре еще теплилась какая-то жизнь – но и туда «прилетело».
Но вот брошенных собак на улицах полно. Собаки ластятся, идут к людям, при обстрелах бегут с нами в подвал и сидят там. По-моему, собаки тоже уже понимают, когда «выход», а когда «приход». Когда наша артиллерия стреляет – они ведут себя спокойно, когда по нам – бегут в подвал. Мы их подкармливаем, я бы даже забрал себе пару, – но куда? Не знаю, когда я поеду в Израиль.
– Когда вернешься, что ты первым делом сделаешь, когда сойдешь с трапа в Бен-Гурионе?
– Тяжело представить. [Долго молчит].
– Сейчас мы хоть и на отдыхе, но понимаем, что война продолжается. 10–15 дней – и мы вернемся туда, на фронт. А в Израиль я вернусь, когда это закончится. Совсем, понимаешь? Разве что меня комиссуют по состоянию здоровья.
И когда я прилечу, я просто расслаблюсь и почувствую: все, я в безопасности. Мне уже ничего не угрожает. Я могу спокойно заснуть. А в Украине ты ложишься спать и не знаешь – «прилетит» или «не прилетит».
В Бахмуте «прилеты» были в 500 метрах от того здания, где мы были. Причем это не те ракеты, которые ХАМАС запускает по Израилю. У России достаточно современные, мощные ракеты, от них воронка – глубиной полтора метра.
Самое страшное – это когда ты постоянно понимаешь, что ничего не можешь сделать. Ты просто ждешь: что будет, то и будет. Когда я вернусь в Израиль – этого не будет. С «Железным куполом» это настолько мизерная вероятность.
Меня бесит, когда израильтяне начинают говорить: а вот Украина нас не поддерживала в ООН, почему мы должны ей помогать. Вы что, торговцы солидарностью?! Вы хотите, чтобы проявляли солидарность с вами – но при этом вашу солидарность вы ставите в зависимость от многих условий. Люди без чести и совести.
Какая разница, как Украина голосовала в ООН?! Либо ты считаешь, что вот это правильно, и поступаешь сообразно с принципами – либо ты делаешь гешефт на своей солидарности.
Мне омерзителен как Биби, который ездил на парад в Москве после 2014 года, так и сегодняшнее правительство, которое «выразило озабоченность» после обстрела Винницы. Вас не просили даже дарить оружие – продайте его. Разрешите другим передать. Нет – ни то, ни другое.
– Они говорят, что мы должны считаться с российским влиянием в Сирии. И я даже отчасти с этим согласна.
– Если вы боитесь ржавых российских ракет в Сирии – то грош цена хваленой израильской авиации, нашему хваленому ВПК, ЦАХАЛу. Россия поддерживает ХАМАС, помогает Ирану – с кем вы целуетесь? С кем вы вообще пытаетесь разговаривать?
Я не понимаю, как из боевых офицеров израильской армии получаются продажные политики без чести и совести.
Я когда-то ехал в Израиль, который выиграл Войну за независимость, Шестидневную войну, Войну Судного дня. А приехал в Израиль, который стал беззубой страной добропорядочных бюргеров.
Фото к статье: Михаил Ратинский, пресс-служба 24 ОМБр имени короля Даниила⊥
Подпишитесь на наш телеграм-канал
Сайт телеканала ITON.TV
Телеканал ITON.TV в социальных сетях:
https://www.facebook.com/ITON.TV
Фото - Кадр youtube
Посетители, находящиеся в группе Читатели, не могут оставлять комментарии к данной публикации.