Два совсем молоденьких парня разговаривают в метро, очень громко и эмоционально. Слышно каждое слово. «Нет, ну ты прикинь, тому чуваку еще и штраф присудили, ну который бежал 27 июля, а на него „космонавты“ накинулись и ногу ему сломали о бордюр», — возмущенно тараторит один. «Это ж с каких пор у тебя поребрик бордюром стал?» — в шутку, но строго поправляет приятель. «Нет-нет, если бы ему в Питере ногу сломали — то о поребрик, а ему в Москве — значит, о бордюр». «Твоя правда», — неожиданно соглашается собеседник.
- Ну конечно, ерунда, пустяк — какая разница, обо что парню сломали ногу и еще присудили за это штраф. Но в этом коротком диалоге вдруг послышалась непривычное единение московских и питерских, обычно сражающихся, как на рапирах, на непримиримых «бордюрах» и «поребриках», «батонах» и «булках», «парадных и «подъездах».
Разумеется, эта вечная вражда остроконечников и тупоконечников не имеет никакого отношения к протестам. Но как метафора — вполне показательно.
Любой конфликт на любом уровне всегда открывает не видимые доселе грани его участников. На поверхность всплывают детали, которые, объединяясь, дают рождение новым тенденциям. Когда еще питерский охотно признавал поребрик бордюром? В последние месяцы, после начала протестов в Москве, тема солидарности становится важнейшей после, разумеется, изначальной ее причины, темой. Речь как наиболее чуткая система сигналов всегда быстро реагирует на любые политические катаклизмы и социальные явления.
Посмотрите, например, как на фоне всеобщей социальной и политической апатии по-разному называют одно и то же сторонники разных протестных методов. Те, кто принципиально не ходят на санкционированные митинги, считая их профанацией, называют такие митинги «разрешенными». Те, кто сторонится несанкционированных митингов, предпочитая безопасную форму протеста, избегают эпитета «разрешенный», предпочитая тот самый «санкционированный». Оно и понятно — в слове «разрешенный» есть нечто унизительное, сводящее твой протест к бунту на коленях. Куда нейтральнее канцелярит «санкционированный». Поэтому как только услышите от кого-то выражение «разрешенный митинг» — знайте, что этот человек туда не пойдет.
Возвращаясь к солидарности. Обратите внимание, как часто в последние несколько месяцев стало встречаться это слово — в обиходе, в СМИ (разумеется, не федеральных), в социальных сетях. «Выражаем солидарность», «Я (мы) солидарны (солидарен) с…» Более популярным это слово было у нас только в 1980 году, когда мы узнали о польской «Солидарности». А если речь шла о солидарности без кавычек, то у нас было все больше принято проявлять ее по отношению к борцам с режимом за границей. В затхлые советские времена это была условная Анджела Дэвис, в перестройку — страны Восточной Европы, стряхивающие с себя прилипшую, казалось бы, намертво советскую власть. Мы выражали солидарность Вильнюсу, где гибли под танками люди, Тбилиси, в новые времена и уже не повсеместно — Майдану. Было еще «Шарли Эбдо», откуда и пошел мем «je suis…» В самой России все были настолько разобщены, что само слово «солидарность» не просто растворилось во множестве мелкотравчатых синонимов, но стало в определенном смысле ругательным.
Стоило части московской интеллигенции объявить солидарность с Кириллом Серебренниковым и фигурантами «Дела Седьмой студии», как посыпались упреки: ага, как за своих — так заступаетесь, а что ж про остальных молчите? Попытки напомнить про старое традиционное понятие «цеховая солидарность» разбивались о холодные ухмылки. Цеховую солидарность не хотели отличать от тусовочной поруки.
Понадобились какие-то совсем уж издевательские телодвижения властей, чтобы это слово постепенно начало обретать свой первоначальный смысл. Началось все в июне с дела Ивана Голунова, которому без особых стеснений подбросили наркотики, и парню грозил внушительный срок. Тогда едва ли не впервые по-настоящему воспротестовал журналистский цех. Целыми редакциями и поодиночке, по собственному почину, акулы и птенцы пера двинулись к зданию МВД на Петрове, 38, где организовали круговой одиночный пикет. Робкие попытки снова объявить это стихийное движение в защиту журналиста внутритусовочной суетой быстро заглушились действительно шумным протестом со стороны СМИ. Сыграл ли он роль в освобождении Голунова — вряд ли мы когда-то узнаем, но факт солидарности был налицо. Конец июля — август — первая половина сентября ознаменовались беспрецедентными по количеству и, извините, качеству, задержаний и обвинений. Константин Котов получил за одиночные пикеты четыре года колоний, Павел Устинов на днях — три с половиной. Егор Жуков и вовсе объявлен главным зачинщиком (только чего?!) и опасным персонажем, экстремистом
И тут произошло неожиданное. За Устинова, начинающего актера, вступился его педагог Константин Райкин. Райкин вообще выступает в таком жанре не часто, но всегда метко. Несколько лет назад, если кто помнит, он резко высказался о цензуре и ее недопустимости, чем вызвал недовольный гвалт среди многих коллег. Потом долго молчал — никого не поддерживал, но и не гнобил. И вот выступил сейчас. В защиту своего ученика. Я не помню за долгое время чего-то более благородного, вышедшего из той части театральной сферы, которой есть что терять. Выражение-оправдание «За ним театр (оркестр, цирковая труппа, академия, институт, хор etc.) мгновенно утратило свою актуальность. «Сатирикон» — муниципальный театр, подчиняется Департаменту культуры Москвы, то есть, как ни крути, Собянину с его компанией. Для режиссера, руководителя театра и педагога последнее оказалось менее важным, чем судьба его ученика.
Вслед за старшими подтянулись молодые. Актер Александр Паль объявил флешмоб в поддержку Павла Устинова, высказавшись о чудовищности приговора. Честно сказать, особой надежды на продолжение флешмоба не было — солидарность в актерском цеху никогда не была его сильным местом. Однако вслед за пассионарным Палем свои выступления против беззакония опубликовали Никита Ефремов, Владимир Кошевой, Анна Чиповская, Никита Кукушкин, Павел Деревянко, Юлия Снигирь, Александра Бортич, несколько неожиданно и очень грамотно — Максим Галкин. Режиссер Александр Молочников после спектакля в МХТ взял микрофон и сказал слова солидарности с политзаключенными. Театральный режиссер Виктор Рыжаков произнес свои слова поддержки на фоне портрета Мейерхольда, недвусмысленно намекнув таким образом на дурную преемственность. Многие из высказавшихся участвуют в государственных проектах, снимаются в картинах с государственным дотациями, играют в гостеатрах.
Многие не стали записывать видео, но выложили фотографии в поддержку Устинова в инстаграмме — Елизавета Боярская, Гоша Куценко, Ирина Горбачева, Данила Козловский, Светлана Устинова, Виктория Исакова, Равшана Куркова, Ирина Старшенбаум, Илья Глинников, Павел Табаков. Можно, конечно, посмеяться — мол, ах какая смелость — в инстаграме фоточку повесить. Но пусть смеется тот, кто не хочет видеть вещи в их развитии. Ну давайте, вспомните на счет раз хоть какое-то выражение солидарности со стороны актерского цеха. То-то. Никто не вспомнит.
В отношении актеров вообще с некоторых пор стала модна этакая профессионально ориентированная ксенофобия — мол, актеры люди недалекие, умеют только чужие тексты читать. К тому же актер — профессия зависимая, без режиссера и продюсера ты никто. Поэтому, как принято считать, актеры в повседневной жизни люди осмотрительные. Сегодня актеры сломали стереотип. Это не значит, что шаблон разорвался совсем или что теперь актерский цех будет выступать дружно всегда. Но вспомним — ведь даже после ареста Серебренникова, в самые горячие и шумные дни, было много выступлений деятелей культуры, но слаженного актерского выступления мы не видели и не слышали. Вероятно, именно в этой в сфере культуры возмущение несправедливостью зреет дольше.
Причем смотрите — выступили-то молодые, если не считать Галкина и Куценко. Просто какая-то стихийная молодежная секция образовалась. Но нынешний протест вообще молод, и именно молодости так опасаются его душители. Те, кто были на неразрешенных митингах, не дадут соврать — чтобы «космонавты» схватили дядьку старше сорока — сорока пяти, ему нужно было бы постараться. А молодых выхватывали из толпы прицельно, тем самым словно подчеркивая молодой дух выступлений. Правильно — бойтесь молодых, товарищи упыри, они вам еще покажут.
Тем временем старики… А что старики. Да ничего. В те минуты, когда одно за другим в интернете появлялись выступления молодых актеров, глава СТД РФ Сан Саныч Калягин молча выслушивал напутствие Рамзана Кадырова о том, каким должен быть наш театр. «Делайте, пожалуйста, поднимаясь на театральные сцены, побольше для того, чтобы народные ценности не искажали, для их сохранения». «Нельзя дать неправильным людям использовать нашу молодежь. Если мы сегодня это оставим тем людям, врагам наших народов, то это будет большой бедой», — так закончил напутствие Рамзан Ахматович Кадыров.
Посетители, находящиеся в группе Читатели, не могут оставлять комментарии к данной публикации.